В каждой истории — боль. Откровения воспитанников детских домов
Ежегодно детские дома отправляют во взрослую жизнь около 20 тысяч своих воспитанников. Из них 40 процентов попадает в тюрьму, столько же начинают бомжевать и 10 процентов кончают жизнь самоубийством.
Тех, кто справляется с адаптацией, ничтожно мало – всего 10 процентов, около 2 тысяч человек… «МК Черноземье» пообщался с бывшими детдомовцами, чтобы понять, в чем причина такой ужасающей статистики.
«Никто не учил нас быть женщинами»
— Только мое имя измени, пожалуйста, — говорит Алена Иванова, заправляя непослушную прядь волос за ухо. — Я сделала многое, чтобы меня не ассоциировали с детдомовской, и не говорю людям, что росла в интернате как раз из-за стереотипов. Они сильны, и с этим ничего поделать нельзя.
Алене — 28 лет, работает в крупной компании по разработке сайтов. Не замужем.
— Вопрос о браке сейчас самый главный, который мне задают девочки из детдома. Когда я говорю, что собираюсь родить лет в 35, они берутся за головы и очень сокрушаются по этому поводу. Разумеется, приводя в пример свои полусемьи, которые для меня примером не являются. Никого не хочу обидеть, но повторять ошибки своих родителей не планирую, а моя семья была именно «полу». Цельным зерном ее назвать было нельзя.
История Алены банальна. Такую же может рассказать большинство воспитанников детских домов.
— Мама страдала алкоголизмом, я воспитывалась бабушкой. Кто мой отец, не знаю. Даже чужую фамилию ношу. История моего появления на свет особой тайной не покрыта, однако я всю жизнь живу под фамилией второго мужа матери, который к моему зачатию не имел никакого отношения. В детский дом попала после смерти бабушки, которая изо всех сил пыталась дать мне начальное образование: она заставляла меня читать по слогам, хотя я это ненавидела. Я и ее ненавидела за это какое-то время, ведь на улице все гуляли, а я штудировала букварь. Сейчас мне очень стыдно за это. Читать научилась еще в детском саду. В школе читала быстрее всех. Только тогда я поняла, что делала моя бабушка, и сказала ей спасибо. На самом деле, до сих пор ей это говорю, хоть ее уже со мной давно нет.
На интернат Алена не жалуется.
— Я росла там, где воспитателям как раз было не все равно. Нас учили многому: готовить, стирать, убирать, делать ремонт. Однако в подобном образовании были серьезные минусы: никто не учил нас быть женщинами, правильно тратить деньги, никто толком не объяснил, что будет за пределами этого учреждения. После того как я окончила школу, и пришла пора покидать детский дом, я могла многое: петь, танцевать, декламировать Мандельштама, Пушкина, Блока и других великих. Но ни один из них не открыл мне тайны, как, например, верно распределить бюджет. Пришлось постигать это методом проб и ошибок. Первый и последний «женский секрет», который открыла мне мама, был таков: «Когда мужчина, которого ты любишь, придет с работы, не разговаривай с ним и не проси ни о чем. Сначала посади его за стол и накорми любимым блюдом. Потом проси, что хочешь». Тогда мне казалось это каким-то бредом. Сейчас я понимаю, что это работает.
Жизнь по ГОСТу
— Кормили отвратительно! В том смысле, что не давали жареную картошку, которую я так люблю. Тогда ненавидела салат из свеклы, сейчас готовлю. Там кормят по
ГОСТу: определенное меню, определенные порции. Может, потому что не было свободы выбора, еда казалась плохой. Не знаю. Сейчас, не поверишь, еда из «Макдоналдса» кажется мне хуже, чем там! Хотя во времена детдома думала, что ничего омерзительнее ее нет. Оказывается, есть — это гамбургер.
Эксцессов у нас почти не было: группы девочек, как правило, менее конфликтны, чем мальчуковые. Когда привозили новенькую, девочки сразу начинали показывать, где она будет спать, с кем в классе учиться, подробно рассказывали о распорядке дня. Удивительно, но мы находили язык мгновенно, без трений и напряжения. Сразу начинали меняться вещами: мы очень это любили. Сама понимаешь, мы все же девочки. В группе мальчиков все было по-другому: там долго присматривались к новичку, проверяли его, прощупывали, что ли. Там надо было сразу себя показать «альфа-самцом», иначе ты мог стать изгоем.
Знаешь, дети в детдомах делятся на два типа: тех, кто всегда сбегает, думая, что вокруг одни враги, и тех, кто из этих врагов делает себе друзей. Вот я отношусь ко второму типу. Мне легче скорректировать обстановку, чем убежать от нее. Ведь убежать от нее невозможно.
Самый сложный этап в жизни воспитанников интернатов — когда интернат покидаешь.
— Только спустя время начинаешь обзаводиться друзьями и знакомыми. Это не так легко сделать сразу. И это одна из причин, из-за которой нам тяжело ассимилироваться в общество. Поэтому многие продолжают поддерживать исключительно детдомовские связи. Не очень хорошая практика. Так гораздо сложнее сформировать новое окружение.
Алена не жалуется на недостаток поддержки от государства. Говорит, что материальной помощи было достаточно, но детям нужно было не только это.
— Думаю, многие из нас были бы гораздо успешнее, если бы могли понять свои основные проблемы и как-то решить их. В детских домах есть психологи, но они редко могут достучаться до детей. В основном мы проходим какие-то тесты, выбираем какую-то карточную ерунду из предложенных геометрических фигур. На этом все. Не знаю, кому это помогло. Мне — нет. Думаю, основная обязанность психолога в детском доме — понять, что за ребенок перед ним, «оценить ущерб» и ненавязчиво начать работу в индивидуальном порядке.
Еще нет «контрольного пакета», как я это называю. Когда ты покидаешь детдом, то получаешь листок, даже не помню с чем… Какие-то телефоны непонятные. Думаю, его сразу все выбрасывают. А должны давать не листок, а альманах с информацией о том, «кто виноват и что делать». Я не только о телефонах аварийных служб. Необходимо подробно описать выпускнику, куда он может обратиться, указать все: от номеров ближайших больниц до адресов ближайших недорогих парикмахерских. Ведь ты начинаешь жить один, тебе не больше 17 лет, а вызвать аварийку, если труба протекла, не можешь самостоятельно.
«Мы похожи на наших родителей, и в этом наша главная проблема»
— Из моего детского дома лишь человек десять легально неплохо зарабатывают. Для нас это гораздо легче, чем иметь нормальную семью. Все вместе еще не удавалось никому. Матери-одиночки, непутевые отцы… История повторяется? Да, безусловно. Мы похожи на своих родителей, и в этом наша главная проблема. Нельзя игнорировать генетическую информацию, но и делать вид, что она — основополагающий фактор в жизни, тоже нельзя. Самый оптимальный вариант — это признаться себе в том, что ты был рожден в семье, которая не готова была иметь детей. Все. Признался, поплакал, пожалел себя и пошел заводить будильник на завтра, потому что завтра новый день и его нельзя прожить как попало.
Вопрос об идеальной семье — самый сложный для меня и вообще для сирот. Это как спросить об идеале мужчины или женщины, матери или отца. Их нет, как и идеала семьи. Я планирую иметь семью, конечно. Но если не найду мужчину, который бы стал хорошим отцом и который бы видел во мне хорошую мать, оставлю эту затею. Возможно, потому что я страшно боюсь не справиться… Это немного на меня давит. Многие детдомовцы стараются побыстрее создать семью, которой толком ни у кого не было. Отсюда ранние браки, ранние разводы, страдания детей. Все по второму кругу. Я против этой цикличности.
И, увы, но я согласна со стереотипом: «Детдомовский — значит, неблагополучный». Это весьма прискорбно, но в большинстве случаев так и есть. Да, с родителями не повезло, трагедия, но жизнь на этом не заканчивается. Сейчас некоторых ребят, которых я знала близко, уже нет в живых. И погибли они по каким-то абсурдным причинам. Кого винить? Не знаю…
Мамы для них были идеальными
Надежда Асеева знала, кого винить. Судьбу, которая слишком жестоко и несправедливо обошлась с девочкой из благополучной семьи.
— У меня были замечательные родители. Причем оба руководители. И я помню, как в детстве на вопрос, кем я хочу стать, отвечала: «Начальником». В принципе, так и получилось. Сейчас, в свои 30 лет, занимаю пост топ-менеджера крупной сети магазинов в Тюменской области, куда переехала из Черноземья не так давно. К этому лежал долгий путь: два высших образования, три средне-специальных, куча курсов и дополнительных обучений. Иногда думаю, удалось бы мне это или нет, если бы родители были живы. Я не знаю ответа на этот вопрос. Скорее всего, меня бы просто «пристроили» на хорошее место и все. Слишком уж я была избалована. Представь себе девочку, которая до 13 лет не умела включить газовую плиту.
Счастливое детство для Нади закончилось, когда ей было 13.
— Родителей не стало в 97-м, и в стране был, прямо скажем, не лучший период. Мне очень повезло, что я вначале попала не в приемник-распределитель, а в приют. Там было нормальное питание, отличный присмотр. Ходила в обычную школу. Только дети в классе смотрели странно. Да и мне особенно дружить ни с кем не хотелось. Уже тогда я понимала, как жизнь меня мокнула в лужу.
Так прошло 9 месяцев. Потом был детский дом. Я навсегда запомнила первый день там. Сразу, как я зашла, в нос ударил запах горелой каши. Куча детей, одеты одинаково и бедненько. Нас сразу же повели в столовую. Порции маленькие, еда невкусная. Когда я думаю о детском доме, то вспоминаю, как постоянно хотелось есть. Помню, как вечером на ужине все набирали хлеб и ели, ели, ели. Самое классное было сходить на выходные к родственникам и принести еды. Сразу все собирались и начинали ее поглощать.
Тем летом моя жизнь изменилась. Нас отправили в пионерский лагерь, и посреди ночи я проснулась оттого, что около меня лежит парень. Я кое-как от него спряталась в комнате вожатых. А через пару дней подралась с парнем: сломанный нос, сотрясение и вечное понимание, что с мужчинами драться нельзя. Отношения с другими детдомовцами не складывались. Я была чужая, домашняя. У меня были хорошие любящие родители… Но знаешь, что странно? Эти дети, несмотря на все то, что им сделали их родители, никому не позволяли плохо сказать о маме. Мамы у них были идеальными. Одна из девочек после выхода из детского дома поставила памятник на могиле матери. Хотя мать пила, гуляла и не думала, что где-то есть дочка. Другую девочку мать выгоняла на мороз в легкой одежде. В каждой истории — боль. У кого-то родители сидели, у кого-то пили… При этом для детдомовцев они оставались самыми лучшими.
«Теперь я ничего не боюсь»
— Потом была зима, и это был кошмар. Холодно, из окон дуло, спали в теплых свитерах, штанах и носках. Сверху два тонких верблюжьих одеяла. Утром так не хотелось вставать и умываться. В школе тоже было сложно. Я училась в классе с домашними детьми. Все сытые, хорошо одетые, свободные в выборе друзей и развлечений, у всех дома — тепло и любовь, а у меня на душе только злость и обида. Почему это должно было произойти именно со мной? Чем я хуже?
При этом Надя тепло вспоминает воспитателей:
— Они просто выворачивались наизнанку, чтобы мы не чувствовали себя обделенными. Это сейчас куча спонсоров на каждый детский дом, а раньше такого не было. Год детского дома я выжила только на злости и упрямстве. Я хотела это пережить и не скатиться вниз.
Знаешь, я рада, что прожила это, мне теперь ничего не страшно. Жизнь ударила меня об стену, но я поняла, что никто мне ничем не обязан. Жаль поломанных судеб детей: одна девочка после детского дома сразу родила, несмотря на то, что осилила только 7 классов к 16 годам, парень пошел в тюрьму. Пару лет назад заходила туда — все изменилось: дети хорошо одеты, накормлены, у всех современные гаджеты. Только тоски в глазах меньше не стало…
chr.mk.ru
Шокирующая история из детского дома
Моя знакомая Рита работает воспитателем в детском доме в одном из городов Забайкальского края. Далее рассказ пойдёт от её лица.
Этим летом провели мы акцию по сбору вещей и книг для детей. На удивление пожертвовали очень много всего. Когда всё привезли, мы пошли разбирать вещи. Среди Эвереста баулов и коробок, моё внимание сразу привлекла огромная коробка из-под телевизора, доверху наполненная игрушками.
Чего там только не было! Разобрав половину, мы решили немного отдохнуть, пока пили чай, налетела детвора. Ещё бы! Столько всего! Детишки наши не избалованы подарками. Сразу всем захотелось по игрушке себе взять. И драки, слёзы… В общем, едва угомонились. Разобрали мы всё.
Спустя какое-то время, примерно неделю, вышла я на ночное дежурство. Всё, как обычно, ребятишек своих уложила спать, а сама пошла на кухню. Прихожу, а там Алёнка (одна из моих подопечных) сидит и чай пьёт. Я ей говорю:
«Ты почему не спишь? Ну-ка, марш в кровать».
А она и говорит:
«Рита Павловна, можно я ещё посижу? Не хочу пока спать».
Может, в других детдомах на ребёнка бы и накричали, что нарушает режим, наказали бы, но я так никогда не делала и делать не собираюсь. Села я рядом и говорю, мол, давай, выкладывай, что случилось. А по глазам вижу: что-то произошло. Алёнка молчит. Я говорю:
«Рассказывай».
Я ожидала чего угодно: издевательства со стороны других детей, беременность и всё в таком же духе, к сожалению, это не редкость.
Но Алёна рассказала вот что:
«Рита Павловна, помните, как нам игрушки привезли? Ну, все побежали смотреть и я пошла. А там коробка стояла большая, я заглянула в неё. В ней заяц красивый лежал, такой тряпичный, мягкий, ушки длинные. Ну, я и взяла его. Потихоньку в комнату унесла и под кровать спрятала. Я ничего плохого не хотела, просто думала, пусть у меня своя игрушка будет. Ночью все спать легли, а я вытащила его, прижала к себе, так мне хорошо стало, маму вспомнила… (Родители девочки полгода назад трагически погибли в автомобильной катастрофе). И вдруг чувствую что-то твёрдое в игрушке. Я его пощупала, а там что-то есть.»
Я тихонько встала, из комнаты вышла и в „тоннель“ пошла (тоннелем дети называют маленький коридорчик, видимо, ошибочно построенный, потому что роли никакой не играет, там у нас горит маленькая лампочка, чтобы в коридоре не было темно). У этого зайца на спинке замочек, я его расстегнула, а там внутри — книжка с ключиком и замочком. Ну, я открыла, а там написано, как девочка каникулы у бабушки проводила. Я книжку на место положила и спать пошла. Уснула, а мне сон приснился: будто у моей кровати девочка стоит в джинсах и розовой кофточке, с рыжими волосами. Плачет и говорит: „Только маме не говори! Только маме не говори!“. И я проснулась. И девочка снится каждый раз. А сегодня я её во дворе видела. Мне так жалко её!.
Я была не просто в ступоре, я в шоке была! Я попросила Алёнку показать игрушку. Уложив девочку спать, я взяла зайца и пошла на кухню. Игрушка добротная, красивая. То, что Алёнка приняла за книжку, оказалось дневником. Такие продаются в канцелярских магазинах: яркая обложка, миниатюрный замочек с ключиком. Нехорошо читать чужие записи, но надо было разобраться в этой истории. С презрением к себе я открыла дневник и стала читать. Господи! Я проработала в детском доме 15 лет, много, чего насмотрелась, но то, что я читала…
Далее я привожу отрывки из дневника именно в таком виде, как мне рассказала Рита.
«Дядя Коля меня поцеловал. Мне так страшно! Он такой противный, от него пахнет мерзко. Я боюсь, что кто-нибудь узнает, мне так стыдно! Я маме хотела рассказать, а она его так любит! Вдруг она мне не поверит? А он лезет ко мне! Я мылась в ванной, а он стал стучаться и говорить, чтобы открыла, я так напугалась! А лекарство было в комнате. Он меня так ругал!»
«Сегодня дядя Коля зашёл ко мне в комнату, пока мама на смене была. Он целовал меня, трогал везде. Я так плакала, а он сказал, что, если я кому-нибудь расскажу, то он убьёт меня. Лучше бы я умерла!»
«Сейчас сижу в школе. Мамы дома нет, а идти туда боюсь. Лучше здесь буду сидеть. Только лекарство закончилось, наверное забегу, возьму его и пойду ночевать к Лизе…»
Продолжение рассказа Риты.
Там было много записей ужасающих. Я даже представить не могла, что эта девочка, которую зовут Наташа и ей 12 лет, столько пережила! Этот дядя Коля… если бы могла, придушила бы своими руками! Как он издевался над девочкой. Из записей я поняла, что девочка живёт с мамой и отчимом, а родной отец куда-то уехал. Слава Богу, что Алёна прочла только первую запись про каникулы! Всю ночь я просидела с этим дневником. Мысли разные были. Неужели эта девочка приходит Алёне во сне? Но почему? Может, она мертва? В общем, решила я узнать, кто привёз эту коробку.
Неделя ушла на поиски. В результате я выяснила, что люди живут в нашем городке. Решила я к ним съездить под предлогом отблагодарить за игрушки. Глупая мысль? Возможно. Дверь мне открыла довольно молодая женщина, представившись Еленой. Пригласила меня в комнату, я стала рассказывать, как понравились игрушки ребятишкам и мимоходом спросила, чьи они. Елена помолчала и говорит:
«Это дочки моей, Наташи. Она умерла недавно».
Я в шоке!
Елена продолжила рассказ:
«У Наташа астма была. Она очень много училась и в последнее время стала задерживаться в школе допоздна. Вот у неё ингалятор закончился и приступ страшный наступил. Она в школе и умерла. Всё так быстро случилось, пока „скорую“ вызвали, Наташа уже скончалась. А после похорон мой муж и предложил игрушки её отдать, чтобы лишний раз не напоминали о нашей Наташе».
Елена всхлипнула.
Я сидела и думала: «Конечно не напоминать! Не напоминать о том, как девочка боялась домой идти и как тут над ней измывались!»
Какое-то время мы молчали, потом скрипнула дверь и Елена встрепенулась:
«Ой, Коля вернулся! Извините, мне надо мужа кормить!».
В комнату вошёл Николай — это молодой мужчина, здоровый, высокий, голубоглазый. Глядя на него, никогда бы не подумала, что он творил такие пакости. Я поблагодарила женщину и ушла.
Во дворе села на скамейку и закурила. Ко мне старушка подсела. Слово за слово, разговорились. Узнав, к кому я приходила, она сказала:
«Знала я Наташу. Хорошая девочка была. Когда Лена развелась с её отцом, девчонка сильно переживала. А потом Ленка себе этого нашла. Противный такой! Помню, выйдут гулять, а он Лену под руку берёт, Наташу всё норовил приобнять, в папаши заделался! А когда Наташу хоронили, я попрощаться пришла и слышу, как Николай в комнате Елене говорит: „Давай вещи Наташкины отдадим, да и комнату освободить надо, кабинет тут сделаю“. Все её вещи отдали, даже игрушку, которую бабушка в гроб хотела положить, она её Наташе дарила. Изверги! А Ленка во всём ему угодить хочет, чуть что, сразу к своему Коле несётся!».
Выслушав всё это, ты знаешь, мне так противно стало! И я решила, раз уж взялась за эту историю, надо до конца её довести.
Узнала я, где похоронена Наташа и в субботу взяла игрушку и поехала на кладбище. Там мне сторож и рассказал, где могилка — обычный деревянный крест, фото рыжеволосой девочки, цветочки стоят. Сначала я хотела игрушку на могиле оставить, а потом подумала, что придут навещать, ещё увидят, а если дневник прочтут? Конечно можно было его матери отдать, но ведь не зря девочка говорила: «Только маме не говори!». Значит, не хотела, чтобы нашли его. Может и нельзя было делать то, что я сделала, но пошла я снова к сторожу, попросила лопату, выкопала небольшую ямку возле могилы и закопала туда игрушку. Выровняла всё, цветы, купленные мной заранее, положила. Посидела немного и поехала домой.
А на следующий день произошло чудо. Именно чудо, по-другому не назовёшь. Приехала родственница Алёнки и решила девочку забрать! Оказывается, она ничего не знала о смерти родителей девочки (женщина приходится девочке тётей) и узнала об этом совсем недавно. В общем, подсуетились мы все и забрала она Алёну. Хотя знаешь, я с этой женщиной поговорила, выяснила условия. Она, оказывается, живёт за границей и не может иметь детей. Алёнку совсем маленькой помнит. Честно говоря, страшно мне было отдавать девочку после всего того, что я выяснила. Но я думаю, что если и есть что-то мистическое, то может быть это Наташа так отблагодарила? Что не стали ворошить историю её жизни, такой маленькой, но такой трагичной. Не знаю, но хочу ещё что сказать: где-то через месяц после случившихся событий моя дочка Тоня узнала о беременности, так что скоро я буду бабушкой! А забеременеть она не могла три года! Может, совпадение? Мне предлагали перейти на другую работу, а я пока не могу. Не хочу бросать ребятишек, может, ещё кому-нибудь помогу?
istoriipro.ru
«Я тешила себя мыслью, что придет время и мы полюбим друг друга». Реальная история женщины, усыновившей ребенка из детдома
«Приемный ребенок может стать родным. Возьми ребенка в семью», – со всех сторон призывает социальная реклама. И кажется, нет ничего проще. Захотел – и ребенок твой. Но те, кто всерьез задался этой целью, знают: на усыновление могут уйти годы. Отказаться от ребенка легко. Взять его из детского дома гораздо сложнее. На пути будущих родителей стоит множество бюрократических препон.
Плакала по ночам
Петрозаводчанка Вера Егорова прошла весь путь от начала до конца. У нее трое своих детей, поэтому маленького Ванюшу ей пока удалось взять только под опеку. Но как только старшей дочери исполнится 21 год, Верина семья усыновит мальчика окончательно.
– Я увидела в Интернете фотографию одного мальчика – и он мне запал в душу, – вспоминает Вера. – Я ночами плакала, уговаривала мужа усыновить его. Он поначалу отказывался, говорил, мол, у нас уже свои дети вон какие взрослые, а я стар для того, чтобы все сначала начинать. Потом все-таки согласился. Письменное согласие дали и мои дети, ведь им уже больше десяти лет и они имеют право голоса.
Начался процесс сбора документов. Перед этим Вере пришлось выдержать беседу с начальником отдела опеки и попечительства администрации Петрозаводска.
– Она была со мной строга и требовательна. Теперь я понимаю: это своего рода проверка. Сотрудники отдела опеки должны понять, почему я хочу взять ребенка из детдома, и убедиться в серьезности моих намерений, – объясняет Вера. – После этого мне выдали список необходимых документов. Он оказался внушительным, хотя взять под опеку ребенка немного проще, чем усыновить.
Вера советует: начинать лучше с МВД. Там нужно брать справку об отсутствии судимостей. Ее делают целый месяц. А вот необходимых врачей женщина прошла быстро, хотя поначалу испугалась, насчитав в списке восемь разных специалистов. К тому же справка от врачей действительна всего три месяца, поэтому ее лучше делать последней.
По городу Вера побегала изрядно. Они с мужем делали документы в разное время, поэтому на всё про всё ушло где-то четыре месяца.
Уже забрали
Составление акта обследования жилищных условий заняло немало времени. И не потому, что документ очень большой. Вера сама несколько раз напоминала сотрудникам отдела опеки о том, что они обещали зайти к ней в гости. Специалисты должны были проверить, хватит ли в квартире места для ребенка, где у него будет стоять кроватка, а где – лежать игрушки. Потом Вера написала автобиографию, взяла с работы характеристику, справки о своих доходах и доходах мужа. Оказывается, тем, у кого доход ниже прожиточного минимума, ребенка не дают. Есть и другие ограничения – нельзя отдельно усыновлять братьев и сестер, детей, чьи родители находятся в тюрьме или ограничены в родительских правах.
Когда все документы были готовы, выяснилось: мальчика, который так понравился Вере, уже кто-то усыновил… Но женщина от своей идеи все равно не отказалась.
– Через некоторое время мне предложили Ваню, – рассказывает Вера. – В моем заявлении было написано, что я готова усыновить ребенка в возрасте до пяти лет. А Ванюше тогда всего полтора года было. Я посмотрела в Интернете его фотографию – страшненькую, черно-белую. Потом подумала и решила: все равно с ним встречусь. В первый раз он ревел и не подпускал меня к себе, сидел на руках у воспитательницы. На второй раз нас оставили наедине, и ему пришлось со мной играть. А потом он уже и сам бежал ко мне, как только я появлялась.
По закону будущие родители могут в течение десяти дней навещать ребенка. После этого нужно дать ответ. Если ребенок по каким-то причинам «не подошел», усыновителям начнут подыскивать нового малыша. В принципе, так может продолжаться до бесконечности. Вера была согласна забрать Ваню уже через несколько дней. Однако ей еще месяц пришлось ждать, пока выйдет постановление главы Пудожского района (мальчик был родом оттуда – прим. ред.) о том, что Ваня может быть передан под опеку в семью. Получилось, что документы Вера начала собирать в ноябре, а домой к ней Ваня попал только в конце марта.
В новой семье
Вера уверена: сбор документов – еще не самое сложное в процессе усыновления. Гораздо труднее становится, когда приемный ребенок начинает жить в новой семье.
– Самыми тяжелыми были первые месяцы, – говорит Вера. – Я тешила себя мыслью о том, что настанет время и мы полюбим друг друга. Сначала же было ощущение, что в доме – чужой человечек, со своими привычками. К примеру, Ваню никогда не укачивали на руках, он привык сам себя успокаивать. Тряс головой и раскачивался из стороны в сторону. Это было жуткое зрелище. А из рук он вырывался. И кушать тоже не умел, торопился и все время давился. И никак не мог насытиться – как только каша заканчивалась, Ваня начинал реветь. Поначалу сын меня никуда не отпускал. Теперь я могу уходить ненадолго, но он все равно каждый день говорит мне: «Мамочка, я так тебя люблю». И спит только рядом со мной.
По словам Веры, приемным родителям нужно заранее готовиться к тому, что у усыновленного ребенка со здоровьем будет не все в порядке. Без этого никак, ведь в детский дом ребятишки обычно попадают не от хороших родителей. Вера признается: инвалида или ребенка с тяжелой умственной отсталостью она бы физически «не потянула». Ване поставили задержку умственного развития. В полтора года мальчик знал всего два слова. Вера начала с ним заниматься. И уже через несколько месяцев Ваня заговорил. Теперь он и стихи читает, и лепит, и рисует. Ни о какой задержке больше даже и речи не идет.
Так и надо?
У тех, кто видит процесс усыновления только со стороны, возникают вполне резонные вопросы: неужели нельзя все сделать проще? Захотел ребенка – и тут же его получил. Странно и то, что родители не могут сами выбрать себе понравившегося ребенка. Кандидатуру подбирают органы опеки. Увидеть ребенка можно только после того, как ты получишь на него направление. Самой большой популярностью пользуются дети в возрасте от о до 2 лет. Именно детишек такого возраста чаще всего хотят усыновить. Но шансы, что вам достанется совсем маленький ребенок, невелики:слишком большой на них спрос. Что касается сложной системы усыновления, то специалисты уверяют: именно такая система является наиболее правильной.
– У нас ведь тут не магазин, – объясняют в одном из детских домов Петрозаводска. – Если люди будут ходить и выбирать, то это может травмировать психику детей. Они все хотят в семью, поэтому им будет обидно, что кого-то выбрали, а на кого-то даже не посмотрели. А может получиться и так, что люди присмотрят себе ребенка, а на него в это время другая семья уже начала оформлять документы.
С мнением сотрудников детского дома согласны и волонтеры, работающие с детьми из детских домов. Природа недаром дает женщине девять месяцев для того, чтобы выносить ребенка. За это время будущая мама привыкает к мысли о том, что на ней теперь будет лежать большая ответственность, начинает чувствовать связь с ребенком.
– А если усыновлять детей можно будет очень быстро, то люди просто не успеют осознать, что им предстоит, –говорят они. – Мне порой звонят женщины и просят, мол, подберите мне малыша с голубыми глазками и помогите подготовить документы. А ведь вся эта бумажная волокита проверяет людей на прочность. Если ты на самом деле хочешь усыновить ребенка, то будешь и год, и два ждать. А если ты просто увидел ребенка из детского дома, он тебе понравился, и ты решил вдруг его усыновить – ты можешь и не пройти весь путь до конца.
По материалам статьи «Подберите мне малыша с голубыми глазками…», опубликованной в газете «Карельская губернiя» в 2010 году.
gubdaily.ru
Истории детей из детских домов.
Истории о родителях и детях из Нижнего Новгорода.
Как живет Данилка, или Дневники приемной мамы.
Еще зимой краем уха слышала, что в приют привезли мальчика, который на всех кидается, рычит, кусается, плюется и матерится. И фамилия у него соответствующая – Волчков. Я даже представить себе тогда не могла, что это и будет мой приемный ребенок.
Читать дальше
Как Саша встретил маму.
Прежде чем вы услышите эту историю, объясню, что публикую я её не ради тщеславия и не для того, чтобы вызвать у читателя слёзы умиления, а с одной лишь целью — ободрить и поддержать тех людей, которые хотят подарить ребёнку семью, но по тем или иным причинам сомневаются в том, что им такое под силу. Итак, 19 ноября (в день зимнего Николая Угодника) 2007 года я стала мамой. Произошло это событие не в родильном доме, а на заседании районного суда города Н. Новгорода. По решению суда семимесечный Саша словно заново родился на свет, а история моей жизни перестала быть только моей, она стала нашей историей…
Читать дальше
Дед Мороз подарил мне семью.
Заветное желание Алешки из детского дома исполнила нижегородка Татьяна Доронина.
Кем только не мечтала стать Таня в детстве: певицей, доктором, ученым. В старших классах все чаще приходила мысль: пойду работать в детский дом.
— Почему именно туда, я не могла себе объяснить, — говорит Татьяна. — Но понимала, что судьба рано или поздно приведет меня к брошенным детям.
Сероглазого Алешку нижегородка Татьяна Доронина увидела в детском доме. Оба были новичками: четырехлетнего мальчика перевели сюда из дома ребенка, Татьяна только что устроилась работать в детский дом воспитательницей. Молодая женщина вышла встречать новичка в раздевалку…
Читать дальше
«Денискины рассказы»
От первого лица: дневник волонтера «Детского проекта»
Вот сидим в пустой квартире. Мы с Олей дома, дедушка дома, собака, а кого-то самого главного не хватает…приехали в интернат…встал у входа, прижался к стенке. «Я туда не хочу!».Говорю, а как же друзья? Тут высыпали все кубарем из столовой с полдника, обхватили, обняли, понесли на этаж. Максим, ну как в гостях, что там было, куда ходили? — А там так…так…. там такая собака! Она умеет ходить на задних ногах и еще с нею так хорошо играть!
Читать дальше
Заметки психолога из детского дома.
Автор Татьяна Губина, психолог ДД 19 г.Москва Источник: Интернет-дневник Татьяны Губиной http://tatiana-gubina.livejournal.com/ и Сайт Отдела опеки МО Полюстрово. http://opeka-polustrovo.ru/.
Детский дом. Первый звонок.
Первый звонок в детский дом. Это для нас, сотрудников — рутина, каждодневная и не самая важная работа. Это у нас — социальные работники бегают, телефоны звонят… А у них, на том конце телефонного провода — день «Икс», час «Че». Они шли к этому годами. Они думали об этом каждый день. Смотрели передачи, читали стаьи в журналах. Брали в руку телефонную трубку и не решались набрать номер.
Читать дальше
Старые дети
В Службе «Родители» раздается телефонный звонок.
— Але, это детский дом? А какие дети у вас есть?
— Вы хотите взять ребенка?
— Да, хотим, маленького. У вас маленькие есть?
— Есть маленькие. Есть и большие.
— Нет, мы большого не возьмем. Нам маленького надо. Ну, максимум, года полтора.
— Так это Вам нужно не к нам обращаться, а в дом ребенка. Детки до трех лет живут в домах ребенка, а у нас — детский дом. К нам дети после трех лет попадают.
— Ой, спасибо, подсказали. А мы и не знали. Сразу не разберешься… — На том конце телефонной трубки возникает пауза.
Вроде все, что хотели, узнали. Да уж очень соблазнительно продолжить разговор — может, еще что-нибудь полезное расскажут.
Читать дальше
Истории детей. Здравствуй, сестра…
Они познакомились в нашем детском доме. Старшая сестра, Надя, 7 лет. Младшая сестра, Аня, 5 лет. Надя попала в детский дом прямиком из семьи — из неблагополучной, пьющей семьи. Аня всю жизнь прожила в казенных учреждениях, потому что мама оставила ее в роддоме. Почему оставила? Да так просто. Никаких особых причин не было. Но мама рассудила так — достаточно в семье одного ребенка. До Ани была еще одна дочка, Катя. Ту мама тоже где-то оставила…
Читать дальше
Истории детей. «Косолапый Мишка».
Изначально он был отказником. И не просто отказником, а с «отягчающими обстоятельствами». Рожденный от ВИЧ-инфицированной матери. В специальном родильном отделении, по специальной технологии принимают роды так, чтобы ребенок не заразился. Рождаются на свет здоровые детишки от больных мамочек. Отправляются жить в Дом ребенка. Усыновлять их не хотят — боятся. Чего боятся? Буковок, наверное. ВИЧ — страшные буквы.
Читать дальше
Про Арину, Васю и Тимура
Арина пришла в детский дом потому, что потеряла свою дочку. «Мне было все равно, какого ребенка брать, — рассказывала Арина, — я знала, что для меня это – единственное спасение, и больше ни о чем не думала». С мужем Арина развелась давным-давно, поэтому ходила на тренинг одна. На занятиях кандидатов в патронатные воспитатели готовили к первым трудностям адаптации приемного ребенком. «Сначала я подходила к ведущему, — вспоминала Арина, — и говорила, что не справлюсь с приемным ребенком». Ведущая — мудрая женщина — не стала спорить: «Ты просто походи, посиди здесь, послушай». «Хорошо, что я все-таки осталась», — удовлетворенно вздыхает Арина. С тех пор много воды утекло. У нее вырос сын Васька – теперь уже девятнадцатилетний красавец.
Читать дальше
Истории детей. «Сестрица Аленушка и братец Иванушка»
Дети Ивановы поступили в наш детских дом накануне. Прямо из семьи, от бабушки с дедушкой. Таких детей у нас в детском доме почти половина — тех, кто прямо из семьи…Еще вчера ребенок ночевал в своей не слишком чистой, но родной постельке. Смотрел на мир из своего окошка. А сегодня — казенный дом, изолятор…
Читать дальше
Заметки воспитателя детского дома.
Один день из жизни воспитателя детского дома
Начинается мой день в 6 утра. В 7 уже нужно быть в детском доме, на подъеме детей. В те дни, когда выходить во вторую смену, можно позволить себе поспать подольше. Но сегодня моей сменщице нужно к дочке в детский сад, так что работать мне весь день. Зато завтра — дополнительный выходной!
Наскоро собравшись, отправляюсь на работу. Детский дом встречает полной темнотой, свет горит только в столовой и фойе. Поднимаюсь по лестнице на свой четвертый этаж и, сделав глубокий вдох, стучу в дверь. Стучать приходится долго, ночной воспитатель, которая дежурит сегодня — большая любительница поспать. Наконец дверь открывается и я захожу в наш общий с соседней группой коридор. Меня встречает непередаваемая «утренняя» смесь запахов: пот, сигареты и моча. Неудивительно, соседняя группа — 12 парней от младшего до старшеподросткового возраста. Наверняка опять всю ночь курили в туалете. А энурез — постоянная неизлечимая болезнь детского дома. На днях на оперативке воспитатель той самой соседней группы кричала:
— Я педагог! Я должна воспитывать у детей любовь к прекрасному, водить их на выставки и концерты! А я вместо этого стираю ссаные простыни!
Директор, устало прикрывая глаза, слабо отбивалась:
— Да поймите вы, Ольга Витальевна, ну не возможно в условиях детского дома вылечить соматику. Нужно передавать детей в семьи, только там…
— Да кому там нужен такой как Никита Захаров?!Вы знаете что он опять…
Читать дальше
Опубликовано Tatiana в вс, 06/04/2008 — 18:26, 61597 просмотров
Других материалов по этой теме пока нет. Будьте первым, напишите свою статью для нашего сайта!
sirota52.ru
Девочки и не думали, что их заберут из детдома — Истории из жизни
Мы с женой долго не могли завести ребёнка. Ничего не выходило… Столько врачей обошли, столько анализов сдали… Чего только не делали. А жена так и не могла забеременеть. Решили взять дитёшку из детского дома.
Мы даже не знали какого ребёнка брать (мальчика или девочку) и какого возраста. На разных сайтах писали разное, но все советовали не брать ребёнка старше 10 лет, так как ребёнок уже сформировался. И никак ребёнка не переделать. Хочу сразу сказать, что детей и не нужно «переделывать» — им просто нужна любовь и забота родителей.
Ульяна. Девочка, которая любит сладкое
Отправляясь в детский дом, мы не знали чего ожидать… Хотели просто увидеть деток. Если честно, то хотелось взять всех деток. Они жаждали внимания, ведь знали зачем приходят взрослые. Кто-то из деток тянул за штанину, чтобы привлечь внимание, кто-то показывал игрушки… И только одна девочка лет четырёх подошла и сказала: «Я знаю, что вы меня не удочерите, но я очень… Очень люблю сладкое! У вас есть что-нибудь?». Жена расплакалась. Решили взять именно эту девочку, которая «любит сладкое».
Видимо, дети друг у друга отбирали не только вкусности, но и хлеб. Дочка месяца три не могла до конца избавиться от странного рефлекса: она во время еды прятала хлеб под попкой. Кусок хлеба откусит и быстро положит под платье, чтобы никто не видел. Была очень жадной и не делилась. У себя в комнате в детском сундучке хранила конфеты. А сундучок прятала за игрушками.
Прошло время. Супруга как-то простудилась и лежала с температурой, так Ульяна принесла ей свой сундучок с конфетами и сказала: «Мама, я конфеты очень люблю, но тебя люблю сильнее. Кушай и ты поправишься».
Маргарита. Девочка, которая не плачет
Прошло полгода с момента первого удочерения, как мы решили взять ещё одного ребёнка. Приметили одну девочку лет пяти. Выяснилось, что она совсем не плачет. Но эту странную особенность мы обнаружили позже. Удочерили Маргариту весной. В первый же день подарили ей велосипед. И как-то она очень сильно с него упала, разбила руки до крови. Что меня удивило, так это то, что она не расплакалась. Чуть позже она случайно взялась ручкой за горячий чайник, получила ожог, но опять не расплакалась. Потом Рита рассказала, что привыкла не плакать, так как в детском доме слёзы никому не помогали, становилось только хуже. Поняла, что помощи ждать неоткуда.
Вот так и живём с дочками. Они, конечно, за это время изменились, у них изменилось поведение, медленно меняются привычки, но что самое главное — изменился взгляд. Этого не передать словами.
Детям очень нужны любящие родители. Нужны даже больше, чем сладости или дорогие подарки. Им очень-очень нужны родители.
Историей поделился ivan#####@mail.ru
Фото: Andrewicus
Навигация по записям
y-story.ru
История Фаины: «В детдоме я очень тосковала по семейному теплу» — Статьи — Семья
Фаина
Фаине 19 лет. В 12 лет она попала в приют, затем – в детский дом. Через 4 года ушла в приемную семью.
Мне сказали, что я еду на месяц в лагерь
Я жила в основном со своей бабушкой, с мамой у нас не было большой связи, она злоупотребляла алкоголем. Когда мне было 12 лет, бабушка умерла, и меня изъяли.
Мне сказали, что я еду на месяц в лагерь, но я почувствовала, что это обман. И действительно, после полутора лет в приюте я попала в детский дом.
Мне было неприятно, что меня словно «засадили» туда, что я там вынужденно. А все хорошее, что происходило там, уже было не нужно, потому что это тоже было вынужденно.
Мои побеги мне тоже не нравились – это была иллюзия свободы. Эйфория была только сначала, а потом уже не было никакой радости.
Я всегда была таким хорошим ребенком, правильно себя вела, и тут вдруг столько плохого случилось в моей жизни!
Возможно, из чувства протеста мое поведение резко изменилось. Я буянила, дебоширила, пыталась противостоять системе.
Я обвиняла всех в том, что со мной случилось, стала употреблять алкоголь и психотропные вещества. Возможно, повлияло и окружение. Хотя мне не нравилось, что эти вещества делают с людьми, и люди, которые это делают.
Когда мама была жива, я злилась на нее
Я очень тосковала по своей маме, все время хотела к ней. У меня был семейный альбом, но он потерялся. Осталось несколько фотографий мамы на компьютере, больше ничего. Только воспоминания.
Сейчас я понимаю, насколько мама важна для меня. Когда она была жива, я очень злилась на то, как она себя ведет. Тогда я еще не знала, что такое зависимость, и как она влияет на человека. Я грубила ей. И только когда она умерла, я поняла, как же мне ее не хватает, как важны были встречи с ней.
Мама была хорошим человеком, с хорошим характером, но алкогольная зависимость ее погубила. Я до сих пор очень часто вспоминаю ее.
Отовсюду пыталась убежать
Сейчас я понимаю, что я была ищущим подростком. Я не понимала, что хочу – отовсюду пыталась убежать. Меня не устраивала ни семья, ни детский дом, ни приемная семья.
Я не планировала идти в приемную семью, не ощущала потребности в семейных взаимоотношениях. Я не хотела называть мамой чужого человека.
istock
Но как-то я все же пошла в приемную семью – за компанию с другой девочкой из нашего детдома. Мне кажется, мы отнеслись к этому как к развлечению. Но буквально через месяц сбежали оттуда.
Бегали несколько месяцев. Потом я пришла в органы опеки – и поняла, что не хочу в детский дом, а в семью вроде бы уже стыдно возвращаться. Я осознала, что наделала.
Приемная мама вытащила меня из огромной ямы
Вернуться в семью было непросто. Потом наши отношения с приемной мамой урегулировались, хотя я и дальше, к сожалению, делала ошибки.
В прошлом году я стала называть Ирину мамой – из уважения и в благодарность за то, что она сделала для меня.
Не могу сказать, что я испытываю чувства к ней, как к маме, мы скорее подруги. Но моя приемная мама вытащила меня из огромной ямы. Она очень верила в меня в отличие от меня самой. В меня вообще никто не верил.
Кроме моих зависимостей, я еще была холодным человеком. Сейчас я совершенно изменилась. Не пью, не употребляю вещества, изменяющие сознание. Это кардинально изменило качество моей жизни, мое мышление. Мне нравится быть доброй и помогать людям. Я чувствую, что повзрослела.
В детском доме все делают за тебя
Читайте также
В детском доме нет тех знаний, опыта, которые ребенок должен получать в семье. В итоге детдомовцы вырастают неприспособленными к взрослой жизни. Я, например, даже не знала, что унитазы надо чистить, что чистящие средства заканчиваются, что надо покупать продукты. В детском доме все делают за тебя.
Там, конечно, бывают генеральные уборки. Но что такое – помыть коридор? Это просто очередное задание. Ты не думаешь, для чего это. Не думаешь, что это нужно уметь делать для своего будущего.
Сейчас я учусь на парикмахера и уже работаю на дому. У меня всегда было стремление к этой профессии.
Я готова взять в семью приемного ребенка. Я хочу взять хотя бы одного, чтобы передать ему свои знания, передать ему то, что я умею, весь свой жизненный опыт.
От чего нужно защищать детей? Я думаю, ребенка надо защищать от плохих родителей. И от плохих преподавателей. От насилия и от наркотиков. От каких-то внешних обстоятельств, которые могут повлиять негативно на его судьбу и испортить его будущее.
Автор: Марина Лепина, благотворительный фонд «Арифметика добра».
Читайте также истории Полины, Евгения и Насти.
deti.mail.ru
Рассказ женщины о своем детстве в детдоме и как она с этим справилась | Блогер Gopi на сайте SPLETNIK.RU 14 мая 2017
Я — бывший «ребенок системы». С первый по третий класс я жила в интернате, который находился в 200 километрах от моего родного города, а с пятого по девятый класс — в детском доме. Своей историей я хочу показать, как чувствует себе ребенок, который попал в «систему», и уже как взрослая женщина проанализировать, почему люди, работающие в этой «системе», начинают использовать насильственные методы воспитания».
Моя мама больна. У нее шизофрения. Впервые она поняла, что с ней что-то не так, когда училась в 8-м классе. Она очень испугалась своих мыслей и поделилась опасениями со школьным директором, который отправил ее на проверку к психиатру, а тот — на лечение в Елгавскую детскую психиатрическую больницу. И на этом плохие мысли закончились. Шли годы, и мама забыла об этом эпизоде из своей жизни. Училась, жила, радовалась, влюбилась, на свет появилась я.
Сразу оговорюсь, отец в моей жизни сыграл эпизодическую роль, поэтому дальше о нем говорить не буду…
Я очень хорошо помню тот момент, когда почувствовала, что что-то не так, что-то меняется. Мы сидели на травке у остановки и ждали автобус, чтобы ехать домой. Вдруг мама достала из сумки сигарету и закурила. До этого я никогда не видела, чтобы она курила.
И тогда я завела очередной разговор о том, что мне не нравится детский сад, в который я хожу, и попросила, чтобы мама меня туда больше не водила. И она сказала: «Да, хорошо. Сменим.»
Это стало той отправной точкой, после которой все пошло не так. Я начала ходить в новый детский сад, в котором мне нравилось, но дома все было уже не так, как раньше. Мама курила все больше, в нашем доме появились мамины голоса, американский президент Рейган, Бог. Меня все это очень пугало. Мама все реже вставала с кровати, курила, сидела на диване и либо смотрела в одну точку на стене, либо активно говорила с голосами. Время от времени она вспоминала обо мне, брала себя в руки, готовила кушать, разговаривала со мной, а потом опять возвращалась в свой мир.
Однажды, когда я играла во дворе, ко мне подошла мама и стала заплетать косички. Появились незнакомые люди. Мама заплела косички и пропала. Чужая тетя спросила, не хочу ли я поехать к директору детского сада? Я ответила, что хочу…
Чужой дядя отнес меня в машину. Я чувствовала, что что-то не так, но до конца не понимала, что именно. По пути тети сказали, что сегодня мы не поедем к директору, а поедем в одно место, где я поживу с другими детьми. Кажется, тогда мне первый раз сказали, что мама больна. И что я поживу там, пока мама не поправится, а это обязательно будет скоро. Я очень испугалась и винила себя. Я винила себя в том, что попросила маму поменять садик — если бы я осталась в прежнем садике, мама бы не заболела. С этим чувством вины я прожила до 12 лет…
Школу-интернат я помню смутно. Меня до сих пор охватывает ужас, когда я пытаюсь вспомнить то время.
Никто со мной не поговорил, не спросил, как я себя чувствую. Меня просто как маленький винтик вставили в большой механизм. Чувствовала я себя плохо. Мне было страшно, я хотела домой. К маме. Даже со всеми ее голосами.
У меня появился новый ритуал. Каждый вечер я молилась. Впрочем, больше это было похоже на торговлю. Звучало это примерно так: «Милый Боженька! Пожалуйста, пожалуйста, сделай так, чтобы мама была здоровой и вернулась домой. Если Ты это сделаешь, то я…» и тогда я начинала перечислять все то, что мне не нравилось делать и даже то, что я не могла бы сделать.
В первом классе я училась в том же здании, где мы ночевали. С утра мы вставали, завтракали, потом шли на уроки, обедали, потом опять учились, выполняли домашнее задание, потом был полдник (его получал только тот, кто сделал домашнее задание) и потом до ужина можно было выходить во двор поиграть. У нас было две учительницы. Одна была очень милая и добрая, а вторая — резкая и крикливая. Когда я пришла в интернат, я толком еще не умела читать, но быстро научилась. Меня мотивировала именно добрая учительница. Мне очень понравилось читать, и я начала читать все подряд. Только была бы книга. Книги стали моей спасением. В них я могла спрятаться от реальности. Это был другой мир и самое главное — там не было интерната.
Знаете, есть такая шутка, что когда ребенку нужно ложиться спать, ему тут же хочется есть, пить и в туалет. И тогда мы, родители, сжав зубы, идем на кухню, за горшком… Если в одном помещении находится двадцать детей, то уложить их спать еще труднее. Им хочется поговорить, рассказать «страшилку», поскакать. В интернате, чтобы поддерживать порядок, нас наказывали за то, что мы дети. Однажды меня наказали за то, что я не пошла вовремя спать: мне было семь лет, я стояла в темном зале на холодном полу, на согнутых ногах с вытянутыми руками, на которых лежала подушка. Я не помню, как долго нужно было стоять, только помню, как ко мне подошли и спросили: «Теперь ты пойдешь спать?», на что мы обычно отвечали: «Да», а потом следовал ответ: «Ну тогда постой еще, чтобы лучше спалось».
Мне очень сложно вспомнить что-то хорошее об интернате. Потому что все хорошее связано с тем, что я оттуда уехала. Но наверняка были и хорошие моменты. Просто для меня как для ребенка происходящее было настолько большой травмой, что мое подсознание вытеснило все хорошее.
Очень быстро после того, как я оказалась в интернате, у меня появился хронический гастрит. На что мне с упреком заявили: «Это все потому, что ты голодала дома». Гастрит пропал в 15 лет, после того, как я покинула детский дом.
Гастрит стал моим вторым спасением. Меня часто отправляли в больницы. Сначала в местную, потом в районную. В больницах я проводила очень много времени. У меня до сих пор в больницах ощущение, что я в безопасности. Уборщицы, сестрички, врачи — все они относились ко мне с душевной теплотой. Они мне сочувствовали и привносили чувство тепла в мой маленький детский мир, наполненный страхами. Сейчас, оглядываясь в прошлое, я допускаю, что меня специально держали в больницах подольше. Просто все видели, как я боюсь возвращаться в интернат.
Из-за гастрита меня отправили в санаторий в Юрмалу. Он ассоциируется у меня только с радостью. Там никто не знал, что я из школы-интерната. Я могла быть такой, как все остальные. Я врала и фантазировала о своей жизни. В этом мире моя мама была здоровой, и я была счастлива, от этих фантазий. В санатории я начала воровать. К остальным детям постоянно приезжали родственники и привозили что-то вкусненькое. Мне тоже очень хотелось и поэтому я начала воровать у других детей. Конечно, кражу быстро заметили, но найти виновного не могли. Я стала хитрить. Украла и кусочек украденного положила в шкафчик к одной девочке. Ее «поймали». Но потом «поймали» и меня — в момент кражи.
Мама по-прежнему была в своем мире. Время от времени она брала себя в руки и приезжала ко мне. Для меня это был большой праздник.
Мама всегда привозила много гостинцев. В тот день мама не смогла уехать обратно, и ей разрешили остаться ночевать со мной. Мы лежали в одной кровати. Это было самое большое счастье — чувствовать рядом свою маму.
Каждый раз, когда она приезжала, я умоляла ее: пожалуйста, забери меня с собой, мне здесь плохо. И однажды она так и сделала — она забрала меня.
Дома я прожила почти два года. По сути, никто так и не помог ни маме, ни мне. В сентябре я пошла в нашу городскую школу, в 4-й класс. Дома ничего не изменилось. У мамы по-прежнему были голоса, время от времени она пыталась заботиться обо мне, но у нее это не очень получалось, потому что голоса диктовали свои условия. В школе меня постоянно высмеивали — грязная, вшивая, вонючая, замкнутая в себе. Во дворе было то же самое. У меня было всего двое друзей, которые мне по-прежнему очень близки. А так, по большому счету, я никогда не знала, за что меня будут высмеивать сегодня.
В нашем дворе стали появляться люди, которые не могли спокойно смотреть, в каком я состоянии. Помню как однажды я шла мимо дома, в окне показалась женщина и спросила: «Карина, ты есть хочешь?» Я ответила: «Хочу». Она пригласила меня войти. У нее была дочь моего возраста, с которой мы быстро подружились. Это было время, когда кушать я ходила к ним. Они воспринимали это как само собой разумеющееся. Когда я приходила, на стол, не спрашивая, ставили тарелку со словами: «Сначала поешь».
У другой моей подружки мама с виду была грозной. Все дети во дворе ее боялись. Единственный ребенок, кто ее не боялся, была я. Потому что она всегда относилась ко мне с теплотой и добротой. Она очень переживала за мою маму и ее судьбу.
Вскоре беспокоиться за меня начала и моя классная руководительница. Она стала приходить к нам домой, чтобы посмотреть в каких условиях я живу, и поняла, что дома оставлять меня нельзя. В середине пятого класса меня забрали в детский дом, и снова со словами: «Пока мама болеет. Потом ты сможешь вернуться».
Сначала мне казалось, что в детском доме все будет по-другому. Там было гораздо меньше детей, чем в интернате. Помещения более уютными, а директор очень милой и сердечной женщиной, которая, увидев меня, обняла и приласкала. До сих пор такого не было. И там была моя лучшая подружка с интерната, которой я очень обрадовалась. Я стала верить, что теперь все будет хорошо…
В детском доме работал один человек, он был руководителем хозяйственной части. Он твердо был уверен в том, что дисциплину можно вогнать силой. Он имел довольно большое влияние на директора, и в какой-то момент, отчаявшись и не зная, что делать с «проблемными детьми», она стала верить, что его методы могут помочь. Этих детей периодически стали бить за неадекватное и агрессивное поведение. Нам это казалось нормальным. Мы смотрели на это так: их наказали за то, что они сделали.
Мне было лет 11, когда дети жестоко избили меня. Был поздний вечер, и я что-то не так сказала про одну девочку. Ей это рассказала моя лучшая подружка. Эта девочка дружила с парнем, который был авторитетом у детей. Помню, я сидела в своей комнате, когда они пришли и стали меня толкать.
Я убежала в туалет, забилась в угол и стала плакать. Тот мальчик схватил меня за глотку, притянул к себе и сказал: «Это тебе за то, что ты сказала о той девочке». После чего бросил меня обратно на пол. Потом другой мальчик бил меня ногой по голове, и моя голова каждый раз ударялась о стену. Потом у меня, кажется, началась истерика. Я помню только то, что хотела умереть.
Я не видела другого выхода. Смерть в тот момент казалась мне единственным решением. Я хотела избавиться от этой боли, унижения, отчаянья и страха. Мне некуда было бежать. Мне кажется, кто-то побежал к ночному дежурному и рассказал, что я хочу совершить самоубийство. Я помню воспитательница боялась всего двух вещей:
1. чтобы я не покончила с собой
2. чтобы об этой драке не узнало руководство.
Я ничего не рассказала руководству. Почему? Потому что, во-первых, мне казалось, что я сама виновата, так как сказала что-то плохое в адрес той девочки. Если бы не сказала — меня бы не избили. Во-вторых, вряд ли бы кто-то мне помог. То, что я поняла в свои 11 лет — у меня есть только я сама. Никто не может мне помочь. И я никому не могу верить.
В отличие от интерната, где учились только «интернатские», дети из детского дома учились в школе вместе со всеми остальными. Но я не помню, чтобы у меня был хоть один друг из «городских детей». Мы, детдомовские, всегда держались отдельно. И здесь впервые я почувствовала, как к нам относятся «нормальные люди». Они старались держаться от нас подальше, считали нас ненормальными, мы были синонимом к слову «проблема»… Все больше во мне укоренялась вера в то, что я хуже других. Потому что у других были семьи, дом, а мы были стадом, которое никто не хотел брать.
У завхоза были дни, когда у него было хорошее настроение и дни, когда плохое. Мы всегда ждали, какой будет сегодня день. Лично я никогда не получала от него, потому что была «хорошей девочкой», а «проблемные дети» получали… Правда, мне он мог сказать, что-то обидное, и эти резкие слова сильно врезались мне в душу. А директора я всегда ждала, потому что она всегда была добра ко мне, я могла ее обнять, прижаться к ней.
Примерно через год детский дом переехал в другой город. Я перешла в 6-й класс в новую школу…
В этой школе я встретила женщину, которая преподавала немецкий язык. Она была знакома с директором детского дома и, видимо, та рассказала ей, как я туда попала. Оказалось, что ее мама болела той же болезнью, что и моя. Я стала ходить к ним в гости, день, два, неделю, месяц. У нее был сын, который очень обрадовался знакомству со мной. Эта женщина с мужем очень старалась, чтобы я чувствовала себя как дома. То, что они не могли до конца заметить — это то, что за эти годы я оказалась сломлена. Я больше не могла видеть хорошее. Находясь в их доме, я ни на секунду не задумывалась о том, что нахожусь здесь, потому что меня можно любить. Сначала я объясняла себе это так: я у них, потому что мама этой тети болеет той же болезнью, что и моя мама. Потом так: ну, я здесь, потому что эти люди очень вежливые.
Ни секунды я не думала о том, что ко мне можно привязаться, что меня можно любить. Я же была оттуда — из детского дома. Таких как мы не любят.
Только через многие годы, когда мне было уже 28 лет, пройдя множественные курсы психотерапии, я поняла — это было из-за меня.
Они очень старались научить меня выполнять элементарные вещи. Тетя много со мной разговаривала, объясняла. Но каждое ее слово я воспринимала так: это от того, что я плохая, я ненормальная. И все больше закрывалась в себе. Она быстро заметила, что я люблю читать. У нее была фантастическая библиотека. Я любила эту комнату… Она заметила, что я всегда сначала читаю концовку и только потом саму книгу. Она меня научила, что нужно оставлять интригу. Но я очень боялась плохой концовки… Именно она заметила, что я не 100% левша. Что я только пишу левой рукой, а все остальное делаю правой. Ее муж научил меня, что на вопрос «Как у тебя дела?» нужно отвечать больше, чем просто «Хорошо». Но на все их искренние старания помочь я смотрела через свою призму уродливого восприятия мира. Я не была способна разглядеть любовь. И покинув в 11 лет детский дом, я навсегда закрыла дверь и в их дом.
Тетя была той, кто наконец оборвал мою иллюзию «когда мама будет здоровой, я поеду домой». Она деликатно объяснила мне, что от этой болезни нельзя излечиться, что это на всю жизнь. И именно она была тем человеком, который наконец объяснил мне, что я не виновата в том, что моя мама заболела.
С каждым днем я все больше хотела быть такой как все — нормальной. А не той, в которую за спиной тычут пальцем и шепчут «она из детского дома». Я чувствовала, что хуже других, и очень хотела быть там — с другими, нормальными.
Многие «городские дети» ходили в музыкальную школу. Я спросила у директора, могу ли я тоже туда ходить. Она согласилась, и вскоре я стала играть на флейте. Я не была лучшей ученицей, но мне нравилось играть. Музыка меня успокаивала. На протяжении многих лет потом, когда я уже училась в Риге, в стрессовые моменты я громко напевала себе под нос симфонии Моцарта. Я выступала с оркестром. Это позволяло мне вырваться из привычной среды. С оркестром мы часто ездили выступать, участвовали на слетах, ездили в другие города на два, три дня. Однако меня никогда не покидало чувство, что я другая. У меня не было как у других детей карманных денег. Было много-много бутербродов. Детям очень важно чувствовать себя такими же, как все остальные. И поэтому, когда ты сломлен, то даже мелочи для тебя могут оказаться большой травмой.
Когда мне раскрыли глаза, и я попрощалась с иллюзией о том, что я скоро поеду домой, во мне внутри что-то изменилось. Я все чаще стала думать о том, как стать такой, как другие, и как мне уехать из детского дома. Думаю, что в тот момент во мне проснулся взрослый человек. Я поняла, что больше не могу ждать спасения. Я должна действовать сама.
В школе, в которой я училась меня никто не обзывал, но внутри я все равно чувствовала себя другой, отвергнутой. У меня были две подружки, которые сами захотели со мной дружить. Когда я оставалась у тети, мы вместе шли домой, у нас были свои девчоночьи дела, в который я как бы физически принимала участие, но душой я была далеко от всего этого. Я была другая, я не была городским ребенком. Когда в школе со мной заговорил одноклассник, я дернулась и подумала: «Что он от меня хочет? Почему он со мной говорит?»
Тем временем в детском доме подрастали «проблемные дети». Становились более агрессивными, полными ненависти, неадекватными. Все боялись завхоза. Если когда-то насильственные методы применялись только к «проблемным детям», то теперь его боялись мы все. Однажды какая-то девочка не сказала ему «спасибо», и получила по спине рулоном обоев.
В детском доме появился психолог. Что-то новенькое. Она приглашала каждого ребенка к себе в кабинет, нужно было что-то рисовать. Это был первый человек, который пытался понять, что скрывается за нашими масками. Но вскоре директор стала требовать, чтобы психолог рассказывала, что ей говорят дети. Она отказалась, отношения между работниками обострились.
Насилие со стороны педагогов закончилось. Но никто так и не научил их, что делать с «проблемными детьми». Они не справлялись с ними. Чтобы хоть как-то усмирить их и восстановить порядок, они постоянно угрожали… Дети рыскали по городу, искали в мусорниках бутылки, бычки, воровали. Я дистанцировалась от всего этого, так как «проникла» в общество «нормальных людей». Вскоре в детском доме у меня появились враги. Возвращаясь вечером «домой», я всегда думала: хорошо бы, чтобы во дворе никого не было. Потом я прятала свой страх глубоко-глубоко внутрь и заходила во двор. Я знала — если покажу слабину, меня «съедят»…
Наступил тот возраст, когда я начала употреблять алкоголь, курить. Во мне стала расти агрессия и злость. Если до сих пор я чувствовала страх, унижение, у меня была низкая самооценка, то сейчас все это накрыли сверху агрессия, злость и ненависть. В школе я становилась непослушной, задиристой.
Однажды я не сделала то, что попросила классная руководительница, и она на меня наорала: «Тупая детдомовская! Ничего из тебя не выйдет! По рукам пойдешь и пьяная по канавам валяться будешь». На что я громко рявкнула: «Иди в ж..у!» и убежала.
Все чаще я стала злиться на окружающих. Я поклялась — я вам еще покажу, шлюха. Я достигну гораздо большего, чем вы все вместе взятые. Еще посмотрим, кто здесь отброс общества.
Я нашла в Риге ремесленное училище, где параллельно программе средней школы можно было освоить программу секретаря-делопроизводителя. Поступила.
В начале лета я договорилась с руководителем нового детского дома о том, что летом буду подрабатывать уборщицей в группе для малышей. Все лето я мыла полы, потому что в новой жизни мне очень хотелось новые, стильные туфли, которые были у всех городских девочек. Получила деньги, счастливая побежала в магазин покупать туфли (на три размера больше, но все равно купила), купила сладостей, сигареты, первый раз сама заплатила за вход на дискотеку (до этого обычно платил кто-то из друзей) и счастливая ждала своей свободы.
Приближался тот день, когда нужно было уезжать в Ригу. Выяснила, что первое пособие на жилье выплатят только 20 сентября. Сходила к руководителю детского дома и попросила, чтобы мне дали денег, чтобы как-то дотянуть до 20 сентября. Но она ответила: «Нет. У тебя были деньги. На них тебе и нужно жить». Я ей ответила: «Но ведь это была моя зарплата. Я ее всю потратила». На что она ответила: «Мне все равно. Живи, как хочешь».
Так, без сантима в кармане, с порванной спортивной сумкой, в которой было всего несколько вещей, полная ненависти и злобы я отправилась в Ригу.
Как я дотянула до 20-го числа? Меня содержала девушка, которая в первый же день предложила дружить. Мне снова повезло. Ни на миг я не задумывалась о том, чтобы к кому-то обращаться за помощью и о чем-то просить.
В первые годы свободы я как с цепи сорвалась — много пила, перепробовала разные вещества, подделывала копию паспорта, ходила на ночные дискотеки, впутывалась в вечные проблемы в общежитиях — я была одной их тех агрессивных, плохих девочек. По понедельникам регулярно ходила на ковер к завучу по поводу очередной ночной гулянки. Однажды руководитель по учебной части не выдержала и выбросила нас, троих девочек, из общежития. Одну ночь мне пришлось провести на улице, потому что просто некуда было идти. И все это время я считалась на попечении государства.
Моя самооценка была ниже плинтуса, но я мастерски скрывала этой факт под маской бравады. Я никому не рассказывала, насколько плохо себя чувствую, какой некрасивой себе кажусь.
Я всегда влюблялась в парней, которые хуже всего ко мне относились, унижали. Я унижала себя. Хорошим парням, которые были в меня влюблены, я не могла ответить взаимностью. Потому что я не заслужила хорошего отношения к себе. Я все время балансировала на грани — ненормальные пьянки в притонах, с одной стороны, и школа и поставленная цель, с другой.
В свой родной город я приезжала с гордо поднятой головой, одолжив одежду у подружек. Все думали, что я высокомерная, но на самом деле это была злость. Злость из-за пережитых унижений.
Когда пришло первое лето, мы с мамой поняли, что не сможем выжить на ее маленькую пенсию. И я в свои 15 лет устроилась работать в кафе в Риге. Работа начиналась в 9 утра и заканчивалась в четыре утра. Мне нужно было учиться разговаривать с незнакомыми людьми. «Улыбайся, Карина, улыбайся», — постоянно учил меня начальник. Но я никак не могла контролировать свой первый взгляд. Когда подходил человек, я смотрела на него с подозрением, как бы говоря: «не подходи ко мне», и между нами вырастала глухая стена.
У меня появились первые большие деньги. Я купила себе одежду в магазине Bik Bok. До этого у меня были лишь копейки и я торговалась на рынке за турецкую одежду. Тем летом я начала курить дорогие сигареты… В то время я не умела обращаться с деньгами, не умела откладывать и копить. Сегодня у меня были деньги, а на следующий день — уже нет. В голове у меня был полный хаос, но со мной рядом всегда оказывался человек, который, сам того не осознавая, давал мне силы вернуться к поставленной цели…
Каждый год я наблюдаю, как в канун Рождества люди активизируются и начинают собирать плюшевых мишек и другие игрушки для этих детей. Подарите им самое ценное — откройте для них свои сердца, не отворачивайтесь от них, не ставьте клеймо «ребенок из детского дома».
Мне потребовались долгие годы, чтобы понять, что я не хуже других, что я достойна любви. Во многом моя травма была связана именно с отношением к «ребенку из детдома».
Бывших «детей системы» можно разделить на две категории: одни способны социализироваться, но несут в себе боль и обиду до конца жизни. Обычно они прячут свои чувства и не рассказывают о пережитом. Вторые выходят сломленные, не могут взять себя в руки и идут легким путем, путем, который они знают — они спиваются, их дети попадают в детские дома, а сами они — в тюрьмы… И мы не можем их за это винить. Мне повезло, потому что в моей жизни постоянно появлялись люди, которые привносили тепло и любовь. Тогда я это не чувствовала, но где-то там, глубоко в подсознании, у меня это осело. А если ты — «проблемный ребенок» — тебя боятся, тебя не понимают и «списывают». Тебе никто не подарит теплоту, ласку и заботу.
Систему можно исправить только в том случае, если вы признаетесь сами себе — проблема существует, и она огромна. И все хорошо понимают, что это очень сложная работа и однозначного решения нет. Мое предложение, как бывшего «ребенка системы» состоит в следующем:
1. обеспечьте услуги психотерапевта в детских домах — как для детей, так и для сотрудников
2. подготовьте детей к жизни — не выбрасывайте их. Человек не становится вдруг взрослым в 18 лет ( в моем случае в 15 лет)
3. НЕ СПИСЫВАЙТЕ проблемных детей
4. критикуйте себя и концентрируйтесь на проблемах. Именно понимание проблемы и ее решение поможет улучшить ситуацию.
Сегодня я с уверенностью могу сказать — я горжусь собой. Однако работа над собой не закончена. Сейчас все мои силы направлены на воспитание двух малышей и создание успешной карьеры. Но я знаю, что придет день, и я снова вернусь в кабинет к психотерапевту, потому что осталось еще много нерешенных вопросов. И их бы не было, если бы со мной кто-то вовремя начал разговаривать и работать.
Примерно в 26 лет у меня была успешная карьера, стабильные доходы, два раз в год я могла путешествовать. Мой мозг расслабился и из сознания стало лезть все то, что я так старательно пыталась спрятать все эти годы.
Я достигла поставленных целей и не знала, что делать дальше. Я не могла собраться, появилась апатия, депрессия. Я взяла себя в руки, ушла на другую работу, но потом снова появилась апатия. Я боялась заболеть шизофренией, как мама, поэтому решила обратиться за помощью к психотерапевту.
К психотерапевту я ходила раз в неделю на протяжении четырех лет. Визиты к врачу стали частью ежедневной жизни. Мое тело протестовало. Каждый раз, когда нужно было идти на прием к специалисту, у меня начинались в животе судороги. Мое тело кричало: что ты делаешь? Засунь это все подальше. Не доставай наружу. Врачу потребовалось немало времени, чтобы я постепенно начала рассказывать о своем детстве, о пережитом, о чувствах, об увиденном. И только во время визитов к врачу я стала вспоминать не только плохое, но и хорошее.
Помню, как сидела напротив нее и рассказывала о каком-то хорошем эпизоде из детства, она смотрела на меня и улыбалась: «Вот видишь, Карина, было и хорошее». И я подумала: «Да, действительно. Было и хорошее». Я поняла это только в 28 лет. До этого все хорошее из моего сознания оттесняли ненависть, злость, страх и боль.
Помню, как первый раз приехала из Риги в детский дом на выходные. Я, еще пара детей и воспитательница Солвейга гуляли по лесу, когда я сказала ей, насколько чувствую себя счастливой, когда наконец смогла убежать от этого кошмара. Ее огорчили эти слова. Она посмотрела на меня и сказала: «Карина, ну, брось. Были же и хорошие вещи».
Учительница! Если бы мы вместе с вами сегодня снова шли по этому лесу и вы бы снова задали этот вопрос, я бы вам ответила: «Да, было. И много чего хорошего было». И мы бы вспомнили, как все дети ездили к Вам в деревню, проводили субботник, жарили на костре картофельные блинчики. Именно там я узнала рецепт самых вкусных блинчиков, которые до сих пор использую. Мы бы вспомнили, как Вы учили нас народным танцам, как мы ездили в другой город на праздник и танцевали. Как мы ходили на море плавать, собирали в лесу чернику. Я бы вспомнила, как новая руководитель хозяйственной части тайно покупала для моих музыкальных поездок печенье и другие сладости, чтобы мне не приходилось ездить только с хлебом. Вспомнили бы повара, к которой мы бегали на кухню и делали такой бардак, что она с криком вышвыривала нас оттуда, а мы со смехом убегали, по пути хватая горбушки хлеба.
Но тогда я всего этого не видела и не могла видеть. Я увидела это только, когда мне исполнилось 28 лет, благодаря психотерапевту.
www.spletnik.ru
Добавить комментарий